Спокойная радостная жизнь временно (хочется верить, что именно временно) остановилась: Ш. оказался большим любителем русского шансона (или блатной лирики — я не силен в терминологии), он регулярно выбрасывал все, что мешало ему «жить, а не существовать», из окон квартиры (банки с вареньем, пакеты с мусором, остатки пиццы, бутылки и, извиняюсь за натурализм, продукты собственной жизнедеятельности).

Мой пятилетний сын узнал много новых слов: мат, несущийся из-за соседской двери, стал для нас обыденным делом.

Словом, мириться с подобного рода соседством становилось решительно невозможно. Надо было действовать. Подключились и соседи: у одних ребенку нет и полугода, у вторых — месячный младенец.

Мы стали писать. И звонить. Звонить. И писать. Милиция, прокуратура, администрация района, администрация города. Везде находили «человеческое понимание и сочувствие», но… фактическую беспомощность.

Милиция в наш подъезд зачастила: вызывать ее приходилось с постоянством, достойным лучшего применения, уже через пару месяцев я в лицо стал узнавать многих сотрудников районного УВД. Я — их, а они — меня.

Однако воздействовать сколь-нибудь эффективно и действенно на Ш. они не могли, как не могли и задержать его по факту хулиганства хотя бы на сутки.

Причина проста: свою инвалидность Ш. активно и умело использовал как прикрытие. Он весьма способный и, думаю, неглупый человек: перед сотрудниками РУВД и представителями приходящих с проверками властных органов представал несчастный, обездоленный, лишенный крова человек с явными нарушениями опорно-двигательного аппарата. Ш. умело изображал нечто напоминающее эпилептические припадки, полностью отрицал все наши обвинения в его адрес.

А потом, когда все посторонние уезжали и в городе наступала ночь… Просыпалась не мафия, просыпался агрессивный, не всегда кажущийся в полной мере адекватным субъект, который извергал проклятия и угрозы и плевать — в переносном и, увы, в прямом смысле этого слова — хотел на всех окружающих.

Он уверовал в свою неуязвимость.

Более того, очень скоро уже сам Ш. стал активно обращаться по номеру 102: теперь самому ему, как он утверждал, часто мешала отдыхать громкая музыка, доносящаяся из-за соседней двери. Приехавшие по вызову сотрудники были немало удивлены: квартиру, указанную Ш., открыла молодая семейная пара, которая с трудом уложила грудного ребенка спать. Музыки там не было и, естественно, быть не могло.

Если у Ш. пропадало электричество (естественно, это затрудняло прослушивание создающей «атмосферность» музыки), то именно приезжавший наряд милиции «включал пробки» в его квартире.

Ш., естественно, утверждал, что свет ему отключают его соседи. Агрессия Ш. в наш адрес — изначально, объективно говоря, беспочвенная и немотивированная — стала делом привычным и повседневным. Угрозы были повторяющимися и циклическими: «проучить», отомстить, поджечь. Эти слова не казались пустыми: запах сигарет, алкоголя и еще чего-то трудно распознаваемого окутал весь подъезд.

Мы продолжали «борьбу». Очень скоро выяснилось следующее. Ш. — судим. Квартира, в которой он проживает, предоставлена как «маневренный фонд»: у человека сгорел дом, а жить на пепелище ему, инвалиду второй группы, объективно нельзя. Государство дало Ш. место для временного проживания, обязав его восстановить свой дом.

Спорить трудно: социальная «ориентированность» нашего государства — в действии. Но заложниками этой «ориентированности» оказались мы, ни в чем не повинные граждане.

Наши обращения в органы внутренних дел возымели результат: «проверкой фактов нарушения Ш. общественного порядка выявлено не было», однако сама квартира была поставлена на учет «с репутацией притона». Странно: нарушений не выявлено, но квартира — притон?

В середине лета Ш. поместили в стационар для обследования и лечения. Ставился вопрос о лишении его дееспособности с последующим помещением в интернат. Мы вздохнули спокойно.

Оказалось — зря: спустя полтора месяца Ш. вернулся в «свою» квартиру, в тот же вечер мы с соседями были вынуждены набирать привычные «102»: грохот, музыка, мат, угрозы — все повторилось.

Дальше были личные приемы у ответственных чиновников в руководстве и города, и района. И везде понимание, но бездействие.

Свой сгоревший дом Ш. не восстанавливает и, по видимым признакам, делать этого не планирует.

Расторгнуть с Ш. договор о предоставлении ему временного жилья можно, что, понятно, исключительно по решению суда. При этом предполагаемая формулировка «без предоставления ему иного жилого помещения» сводит наши перспективы к нулю: гуманность судебных инстанций не позволит «выселить в никуда» нашего «замечательного соседа» — про это непосредственно и опосредованно говорят «сочувствующие и понимающие» чиновники.

Тем не менее суд, вероятно, состоится, и хочется верить, что его решение будет принято с учетом интересов всех сторон.

Где грань между «гуманностью» и «социальной ориентированностью» с одной стороны и эффективностью правоохранителей и уполномоченных на то властных органов с другой?

Если я вдруг «забуду заплатить по жировке» или, скажем, за детский сад на протяжении нескольких месяцев, то мы имеем все шансы стать «семьей, находящейся в социально опасном положении», а контролирующие ведомства станут проверять содержимое моего холодильника.

С другой стороны, человек, «по милости государства» живущий в не принадлежащем ему жилье, «наводящий ужас» на соседей и их детей, обнаруживается фактически неуязвимым, «недосягаемым». Почему районная администрация продлевает разрешение на проживание в квартире человеку, сотворившему из нее, что документально подтверждено, притон?

Почему люди, долгие годы простоявшие в очередях на жилье, согласные на получение арендной квартиры, так и продолжают в этих очередях находиться? При этом государство «изыскивает объекты маневренного фонда» и предоставляет их людям, похожим на Ш.? Думаю, что притоны и социальная ориентированность вкупе с гуманностью — объекты, находящиеся в непересекающихся плоскостях. Нельзя устраивать благо одного человека за счет других, про это писал еще, кажется, М. Бакунин.

Читайте также:

• Художник Антон Шаппо: о родине и перспективе получить ногой под зад
• Врач Андрей Беловешкин: «Чистая биология. Почему для активных бездельников спортзал не панацея»
• Руководитель аутсорсинговой компании Роман Кошань: почему частники так мало идут в систему ЖКХ?

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by